Becoming. Моя история  - Мишель Обама

В квартире Барака не было кондиционера, поэтому у нас не оставалось выбора, кроме как спать с открытыми окнами, пытаясь охладиться. Мы, конечно, выигрывали в комфорте, но проигрывали в тишине. Пятьдесят третья улица была центром ночной суеты, оживленной автострадой для лоурайдеров с незаглушенными выхлопными трубами. Почти каждый час где-то под окном выла полицейская сирена или кто-нибудь принимался кричать, извергал поток негодования и ругательств, от которого я подпрыгивала на матрасе. Мне было невыносимо, а Бараку – все равно. Он чувствовал себя намного увереннее в хаосе окружающего мира, был более приспособлен к тому, чтобы воспринимать все без лишней суеты.

Однажды ночью я проснулась, Барак смотрел в потолок. Профиль четко очерчивался в свете уличных фонарей. Мужчина выглядел слегка встревоженным, словно размышлял о чем-то глубоко личном. Может быть, о наших отношениях? О потере отца?

– Эй, о чем это ты там думаешь? – прошептала я.

Он повернулся ко мне и смущенно улыбнулся.

– О, – сказал он. – Я просто задумался о неравенстве в распределении доходов.

Вот так и работал его мозг. Зацикливался на больших абстрактных вопросах, подпитываемый сумасшедшим чувством, будто может все исправить. Должна признаться, для меня это было в новинку. До этого момента я общалась с хорошими людьми, которые заботились о важных вещах, но главным образом о своей карьере и обеспечении своих семей. Барак же был иным. Он занимался повседневными делами, но в то же время, особенно по ночам, его мысли приобретали совсем другие масштабы.

Бо́льшую часть своего времени мы, конечно, все еще проводили на работе, в плюшевой тишине офисов «Сидли и Остин». Каждое утро я стряхивала сон и возвращалась к жизни младшего юриста, разбираясь с документами по поручению клиентов, которых я никогда не видела. Барак в это время работал над своими документами, в общем кабинете дальше по коридору. Партнеры все сильнее подлизывались к нему, находили его впечатляющим.

Я волновалась о приличиях, поэтому настояла на том, чтобы скрывать наши отношения от коллег, – но, кажется, это не сработало. Каждый раз, когда Барак проходил в мой кабинет, ассистентка Лоррейн ему понимающе улыбалась. Нас поймали во время первого же публичного свидания, вскоре после первого поцелуя. Мы пошли в Институт искусств, а затем в кино, на фильм Спайка Ли «Делай как надо!» в Уотер-Тауэр-Плейс, и столкнулись там с одним из самых высокопоставленных партнеров фирмы, Ньютом Миноу, и его женой Джозефиной в очереди за попкорном. Они тепло, даже ободряюще нас поприветствовали и никак не прокомментировали то, что увидели нас вместе. И тем не менее.

Работа в то время, казалось, лишь отвлекала – мы должны были ее сделать, прежде чем нам разрешат снова броситься в объятия друг друга. Вне офиса мы с Бараком без конца разговаривали, неторопливо прогуливались по Гайд-парку, одетые в шорты и футболки, и ели. Наши ужины казались нам короткими, но на самом деле продолжались часами. Мы обсуждали достоинства каждого альбома Стиви Уандера, прежде чем перейти к Марвину Гэю[94]. Я была сражена. Мне нравились медленные раскаты голоса Барака и то, как смягчался его взгляд, когда я рассказывала смешную историю. Я начинала ценить его медленную походку – он не волновался о времени.

Каждый день приносил маленькие открытия: я поклонница «Кабс», а он любит «Уайт Сокс». Я обожаю макароны с сыром, а он терпеть их не может. Он предпочитает тяжелые, драматические фильмы, а я – романтические комедии. Он левша с безукоризненным почерком, я же правша с ужасным почерком. Всего за один месяц, прежде чем Барак вернулся обратно в Кембридж, мы поведали друг другу, кажется, все воспоминания и мысли, детские дурачества, подростковые промахи и неудачные романы, которые привели нас к встрече. Барак был заинтригован моим воспитанием, однообразием жизни на Эвклид-авеню, где я, Крейг, мама и папа год за годом, десятилетие за десятилетием были углами семейного квадрата. Будучи общественным организатором, Барак проводил много времени в церквях, что оставило в нем чувство признательности религии. Но в то же время его сложно назвать большим фанатом традиций. Женитьба, сказал он мне в самом начале, казалась ему ненужной и чрезмерной условностью.

Я не помню, чтобы представляла Барака своей семье тем летом, но Крейг сказал, я это сделала. Он говорит, однажды вечером мы просто подошли к дому на Эвклид-авеню вдвоем. Крейг в то время приехал в гости и сидел на крыльце с родителями. Барак, вспоминает он, держался дружелюбно и уверенно в себе и пару минут непринужденно болтал со всеми ними. Потом мы вместе забежали ко мне в комнату, чтобы что-то прихватить.

Мой отец мгновенно оценил Барака, но не его шансы. В конце концов, он видел, как я бросила своего школьного парня Дэвида у ворот Принстона. Он видел, как я отшила Кевина, футболиста из колледжа, как только увидела его в меховом костюме талисмана. Родители знали, что лучше не привязываться к моим парням. Меня вырастили так, чтобы я сама управляла своей жизнью, и этим я и занималась. Я говорила маме с папой много раз: я слишком сосредоточенна и занята, чтобы освободить место для мужчины в своей жизни.

По словам Крейга, отец покачал головой и засмеялся, глядя, как мы с Бараком уходим.

«Хороший парень, – сказал папа. – Жаль, что это ненадолго».

Если моя семья была четким квадратом, то семья Барака была более сложной геометрической фигурой, простирающейся на несколько океанов. Он потратил годы, пытаясь разобраться в ее устройстве. Его мать, Энн Данэм, была семнадцатилетней студенткой колледжа на Гавайях в 1960 году, когда влюбилась в кенийского студента по имени Барак Обама. Их брак получился коротким и запутанным, особенно учитывая, что у ее нового мужа, как выяснилось, уже была жена в Найроби. После развода Энн вышла замуж за яванского геолога Лоло Соеторо и переехала в Джакарту, взяв с собой Барака Обаму-младшего – моего Барака Обаму, – которому тогда было шесть лет.

По словам Барака, он был счастлив в Индонезии и хорошо ладил с новым отчимом, но его мать не была уверена в уровне образования в местных школах. Поэтому в 1971 году Энн Данэм отправила сына обратно в Оаху, учиться в частной школе и жить с ее родителями. Она была свободолюбивой женщиной и годами разрывалась между Гавайями и Индонезией. Не считая одной длительной поездки на Гавайи, когда Бараку было десять, его отец – по общему мнению, большой умница и большой любитель выпить – никак не участвовал в его воспитании.

И все же Барака очень любили. Бабушка и дедушка на Оаху души не чаяли в нем и его младшей сводной сестре Майе. Мать, хотя все еще жила в Джакарте, всегда его поддерживала. Барак также с любовью говорил о другой сводной сестре, Ауме, в Найроби. Его детство получилось гораздо менее стабильным, чем мое, но он никогда на него не жаловался. История Барака была его историей. Семья сделала его таким уверенным в себе и оптимистичным. Тот факт, что он так успешно справился со своим необычным воспитанием, только усиливал впечатление, что он вынесет и больше.